Документалистика в условиях цензуры — провал или возможность?

Россия, Пермь. 21 ноября, 2022. ИНФОРМАЦИОННОЕ АГЕНТСТВО REALISTFILM.INFO

19 сентября на Международном фестивале документального кино “Флаэртиана” состоялась дискуссия “Док – это провал”. Модератором разговора выступил киновед и дистрибьютор Антон Мазуров. Встреча была задумана организаторами как публичная психотерапия, в ходе которой кинодокументалисты вспомнили бы о своих провалах и рассказали про опыт, который принесли им неудачи. Однако обсуждение локальных провалов перешло в диспут между кинодокументалистами и модератором Антоном Мазуров, который напомнил о военной цензуре в России и начал разговор с тезиса “Российский док – это провал”.

REALISTFILM.INFO публикует полную расшифровку дискуссии. Из неё вы узнаете, как запрет Instagram* в России повлиял на новый фильм Владимира Головнёва, как Алексей Федорченко вынужден изменить сценарий картины о философе Митрофане Аксёнове из-за невозможности вести съёмки на Украине и что участники дискуссии думают о перспективах развития документалистики в России.

---

Модератор — киновед, вице-президент кинокомпании “Кино без границ”, один из авторов манифеста арт-хаусного проката в России “ПРОЕКТ 35” Антон Мазуров.

Участники:
— кинодокументалист, сценарист, продюсер Владимир Головнёв
— режиссёр документального и игрового кино Алексей Федорченко
— режиссёр неигрового кино Светлана Стрельникова
— оператор, режиссёр Артур Соколов
— кинооператор, сооснователь фестиваля неигрового кино “Докер” Ирина Шаталова

---

Антон Мазуров: Чтобы вы понимали, с какой точки зрения я на всё смотрю. Я занимаюсь международным продвижением. И в начале позволю себе поговорить отсебятину – набросать кусочков мяса на наш квадратный стол. 

Я хотел бы чуть-чуть расширить тему и сформулировать её как обертон: «российский док – это провал». Вот. И как раз потому что я неплохо понимаю, как устроена история с международным движением российских фильмов, и вовсе не потому что они там как-то плохо движутся, провалы. Движутся они вполне себе хорошо. Так вот, много лет эта страна, мы с вами живём в условиях, когда де-факто, не де-юре, де-юре запрещено. 

Де-факто существует цензура. Кислород, которым мы дышим где-то из какого-то места выходит и в этом месте его так потихонечку подкручивают. 

Сейчас мы дошли до уровня, когда цензура, уже прямая военная цензура, которая действительно способствует специальной военной операции. А документалист, ну это такой человек, который… Вообще документализм, как идея, в ней есть императив, который существует вне зависимости от желания документалиста. Этот императив, ну если так банальным, советским языком говорить, который мне близок, – это зеркало социума. Это такой предмет, куда можно заглянуть и как-то себя увидеть.

В советские годы я мог пройти через турникет в кинотеатре «Пушкинский», где сейчас проходят какие-то действа михалковские под названием «фестиваль», так вот, я мог пройти там несколько залов было. В одном зале, как в метро стоял турникет, я мог бросить 20 копеек и сидеть смотреть документальное кино нон-стоп. И таких мест было много, была сеть документального кино, плюс телевидение находилось в диалоге.

Естественно, что там показывалось? Там показывался кондовый хроникальный пропагандистский трэш советский, ну и показывались слюнявые фильмы, тоже, естественно, приправленные майонезом, главным соусом нашей страны, – пропагандой. На телевидении было по-другому, там можно было увидеть креативное кино Павла Клушанцева или психоделическую документалистику Владимира Кубрина. Каждый по-своему находил путь. 

Что видел зритель? Обычный зритель, не документалист, который приходил в такой зал, он видел перевёрнутое зеркало. Он видел не то, что происходит в реальности, он видел кривое зеркало – зеркало пропаганды. Но тем не менее, этот диалог ему помогал. Зеркало было целиковое. Да, оно показывало не то, что было в реальности, но оно было целиковое.

Те условия, в которых мы существуем, предполагают, что из-за того, что кислородика немного, каждый документалист ищет свой путь, откуда можно из трубочки надуть себе для жизни. А воздух необходим именно для жизни. И поэтому это зеркало – это такая мозаика осколков, некоторые из этих осколков ничего не показывают. То есть вы приходите и видите какие-то фрагменты себя в этом зеркале и так видит весь социум. Это проблема.

И, соответственно, кто-то находит путь снимать про букашек, про медведей на Камчатке, кто-то пользуется документалистикой как политическим инструментом и делает протестное кино. Но по факту, все эти люди упираются в то, что никакого диалога с аудиторией нет.

То есть, в общем, к чему мы сейчас пришли? Диалог у нас между собой, междусобойчик такой. Мы сами смотрим, сами делаем, сами продвигаем, сами разговариваем. Зритель почти не присутствует, потому что суммарно тех, кто смотрит документальное кино… в Москве закрылся в связи с последними событиями и Центр документального кино, который показывал такое кино. Так вот, зритель измеряется сотнями. До тысяч доходят ну в редчайших случаях не каждый год. А по факту, что смотрит зритель в виде документалистики миллионами? Он смотрит расследовательскую протестную журналистику. То есть такой формат, с одной стороны документальный, с другой стороны больше телевизионный, такой репортажный расследовательский. Вот там миллионы. То есть зритель проголосовал глазами. Ни деньгами, ни ногами, а глазами. Это не значит, что все должны такое делать. Не все хотят, и не все умеют, не всем это интересно.

Тем не менее, зритель свою потребность в зеркале, которую раньше выполняла документалистика, а сейчас выполняет много чего: TiKTok, Telegram, даже телеканал «Культура», где я раз в месяц имею возможность что-то такое сказать про кинематограф. Канал, ориентированный на большую аудиторию сельских учительниц с соответствующей психологией и набором материалов. Даже он что-то такое показывает и вот диалог этих маленьких систем даёт фрагментарное зеркало, которого по факту нет. Поэтому российская документалистика, не имея аудитории, окукливается, инкапсулируется и, соответственно, на мой взгляд, она, по факту полный провал.

Я могу это подтвердить киноведческим языком, сказав, что в документальном кино, в отличии от кино игрового, где есть оценка коммерческая, высшая точка коммерческого успеха – это то, как блокбастер, то есть большое вложение денег приносит в ответ деньги от аудитории. Это критерий, один из критериев. Но в документальном кино по-другому. Там есть у киноведов другая иерархия, это иерархия жанров. Есть в документалистике жанры такие текущие, есть жанры более высокие, есть жанры очень технологичные, которые требуют мастерства снимать, как рожает медведица на Чукотке через стекло в берлоге, много лет. Для этого нужно иметь специальную камеру, подготовку, солидный бюджет, а всё это, например, нужно перевести через реку Лена, потому что через реку Лена в Якутии нет ни одного моста. И вот, например, фильм, который про эту самую медведицу должен был снимать великий французский режиссёр Жак Перен на этом и закончился. Когда они поняли, что моста нет, а всё, что им надо туда привезти весит столько, что это увеличивает бюджет на порядки, фильм не состоялся.

Высшим жанром в документалистике считается то, что называется фильм «эссе». Это французское понятие, оно появилось в начале 1960-х годов. Крис Маркер, великий французский кинематографист, его разработал. Так вот, фильмов «эссе» в России не снимают. Ну там, какие-то случайно… в основном это люди, которые… Ну Косаковский, можно его назвать российским режиссёром? Уже давно – нет. То есть, до этого, высшего жанра не доходит, а почему не доходит? Потому что нужна мускулатура мозговая для того, чтоб такой фильм снять, нужен кислород – основной источник, чем питается мозг, в том числе мозг документалиста, — это кислород. Кислород, в смысле социума – это свобода. Нет свободы – нету мускулатуры мозга – нету фильмов «эссе». Вот с другой стороны подтверждение моих слов, что российская документалистика – это провал.

При том, что в Венеции уже второй раз за историю Венецианского фестиваля главного “Золотого льва” получает документальная картина. Мы не говорим о ее качестве — её никто не видел здесь.

Поэтому с одной стороны у нас есть отрицательные провальные кейсы, о которых расскажут коллеги. С другой стороны есть большой кусок провального кейса российской документалистики. Как я это вижу.

Давайте попробуем про это поговорить. Если у кого-то будут выкрики из зала – выкрикивайте. Сначала я хотел бы понять есть ли онлайн те люди, которые будут с нами говорить? Есть. Тогда начнём с Владимира Головнёва. 

Владимир Головнёв, онлайн: Здравствуйте.

Антон Мазуров: Привет.

Владимир Головнёв: Я только пытаюсь вникнуть в тему разговора. С одной стороны мы предварительно говорили о каких-то очень узко профессиональных провала, которые периодически нас сопровождают, когда мы выезжаем на съёмки, монтируем. Но сейчас уже коснулись более глобальных вещей. Могу поделиться с вами парой историей. Одна из них, Антон, касается прямо того, о чём вы говорите и то, что происходит с нами сейчас в нашей стране. Вот в данный момент. 

В 2020 году я начал снимать документальное кино про так называемых этноблогеров. Живет пастух в Дагестане и рядом с его аулом поставили вышку. Он завел себе блог и стал суперпопулярен. Его зовут Абдурахман, пастух-инстаграмер. В селе он известен, он популярен. Это очень интересно, потому что люди не хотят уезжать из своих мест. Наоборот — они хотят развиваться здесь, потому что традиционная культура, соприкоснувшись с новыми технологиями, вдруг становилась мощной, востребованной. В марте 2022 Instagram* был объявлен экстремистской организацией, и согласно законодательству Российской Федерации я должен так или иначе это соблюдать. А 80% отснятого материала, который я на данный момент отснял, так или иначе связано с продвижением. Оленевод ведёт свой блог в Instagram*, хочет быть популярным блогером и он актуализирует свою национальную культуры.

Весь материал, который был задуман и согласован на уровне поддержки Министерства культуры, должен так или иначе теперь пересогласовываться и переосмысливаться нами, в связи с новой реальностью.

Провал? Антон, как вы считаете?

Антон Мазуров: Но эта история не из клуба анонимных, точнее не анонимных документалистов, а из области того, о чём я начал говорить. А вопрос – быстро-оперативно сыграть в героем: он может сообщить подписчикам, что он переходит в TikTok и начать новую жизнь для фильма и для себя.

Владимир Головнёв: Но аудитория TikTok и Instagram* разная. И даже в TikTok какое-то время было нельзя что-то выкладывать.

Антон Мазуров: Сейчас всё ещё можно и Telegram жив.

Владимир Головнёв: Ну, о том, как это всё делается. Понятно, что Instagram* — это эпоха, которая делала звезд. Telegram – это другое. Но это история по то, что ближе к концу фильма иногда нужно развернуть драматургию, так ее доработать, чтобы она приняла форму, которая может быть показана на экране без нарушения закона. 

Антон Мазуров: По-моему, очень хорошая история, показательная и рефлексивная. Если кто-то, вот, например, Алексей Федорченко подключится к разговору, будет здорово.

Алексей Федорченко: Я вот сейчас мучительно вспоминал, что можно было бы назвать провалом в моей работе в документальном кино. И оказалось, что я пришел в документальное кино благодаря провалу. Это был 2000 год. Я был продюсером и запустил фильм об очень интересной истории. Фильм снимался в Березниках. Туда уехала группа взять интервью для написания сценария. У героя взяли интервью. Примерно 9 часов материала — просто камера стояла, и человек отвечал на вопросы. И когда группа вернулась, герой умер. Фильм закрыли. То есть группа отказалась работать, потому что не о чем снимать. А мне нужно было сдавать кино. И я придумал другой фильм, используя этот материал и ещё кое-что, и таким образом я снял свою дебютную картину, которая называлась “Давид”, которая победила на многих европейских фестивалях. Благодаря этому грустному событию, почти провалу, я попал в кино. Это первый фильм.

А последняя история, которая произошла со мной буквально в этом году (имеется в виду 2022 год — REALISTFILM.INFO) была такая. Три года назад я приобрёл книгу, которая была издана в конце XIX века, которая называлась “Смерти нет”. Автор Митрофан Аксёнов. Я заинтересовался этим человеком. Философ, у него очень необычная теория времени. Я посмотрел в “Википедии”. Во-первых, оказалось, что он нем ничего неизвестно – когда родился, где родился, где умер, – в общем, ничего неизвестно. Но есть книги. А второе, оказалось, что он предтеча Эйнштейна, то есть он сформулировал теорию времени как четвёртого измерения за 15 лет до Эйнштейна. Мне как-то стало обидно, что такой замечательный русский философ, а о нём мало кто знает. Я нашёл всего три специалиста в мире по Аксёнову. Я полтора года занимался восстановлением его биографии и восстановил его биографию – я нашёл практически все адреса, всех родственников. В общем, собрал материал на фильм.

В апреле я должен был ехать в командировку снимать места, которые мы нашли. Но жил он в Харькове, в Житомире и в маленьких городах вокруг Житомира. И, конечно, мы не попали в эти места. Пришлось переписывать полностью сценарий и менять жанр. Я ещё не знаю, провал это или нет. Фильм ещё в производстве. Сейчас я переосмысливаю то, что мы сделали. Вот так вот последние события повлияли на наш фильм.

Что касается проката. Так или иначе Антон говорит о продвижении и прокате документальных фильмов в стране и мире. Это да. Проката, нет. Но тут, наверное, нужно было приглашать людей, которые занимаются прокатом. Я не прокатчик, я не умею это делать, но, как оказалось, не умеет никто. Документальные фильмы не умеет прокатывать никто, даже хорошие. Поэтому я бы от этой темы пока отошёл и послушал другие истории.

Антон Мазуров: Спасибо, Алексей. Поскольку я всё-таки прокатчик, я должен немножко одеялко на себя натянуть.

В какой-то момент, когда в конце 1990-х создалась независимая дистрибуция в России, пришли голливудские студии, уже не те синеватые копии, скопированные пиратским способом, а настоящие яркие цвета. Началась вся эта история, и в какой-то момент она дошла до точки, когда можно было попробовать выпустить документальное кино. 

Мы первые выпустили. Сначала начали с большого куска – с “Боулинга для Колумбины” Майкла Мура. А потом мы первыми в России выпускали в прокат российский документальный фильм. Эта была картина Виталия Манского, спродюсированного Сергеем Ливневым, “Девственность”, сделанная очень хитрожопым способом. Буквально сделанная на деньги ТНТ. Манский на деньги ТНТ сделал то, что просил ТНТ – рекламный фильм о том, как снимался один интерактивный проект. А параллельно он снял изнанку всего этого, и этот фильм выпустили в прокат. там было восемь копий, как сейчас помню, 45 тысяч долларов собрали. Вполне прилично. По-моему, это было больше, чем Манский урвал из бюджета ТНТ на свой фильм. Поэтому все были довольны.

Но документальные фильмы в какой-то момент стали выходить. А сейчас готовы, по-моему, готовы выпускать всё, что угодно. Сейчас самое время – стучитесь во все двери. Давайте послушаем человека из далекой страны. Свету. Есть что рассказать, несчастные истории свадеб-похорон?

Светлана Стрельникова, онлайн: Всем привет. Очень рада такой виртуальной встречи. Я, конечно, немножко выкинута из контекста кино в последние полгода. Я приехала в Москву запустить пару проектов на платформах. Потому что в январе было ощущение, что происходит какой-то такой взлет. Я принципиально никогда не хотела связываться с телевидением – ни с российским, ни с европейским, ни с американским. И выбрала путь независимого кинематографиста. Когда появились платформы, мне показалось, что это что-то, с чем можно иметь дело. Мы даже переговорили со Start. А дальше случилось то, что называется “специальной военной операцией”. Так как у меня жизнь поделена на две части – я живу между двумя… даже не знаю как сказать…

Антон Мазуров: Между двумя островами.

Светлана Стрельникова: … Вот. И странами, у меня здесь недоделанный фильм, долг перед Европейским союзом, он финансирован ЕС и пока я здесь. Насчёт провала, да? Я тоже не знала, в каком ключе наша беседа будет вестись. Я думала, это будут более узкопрофессиональные темы. Например, когда герой уходит в отказ. Люди живые, они всегда могут заявить — всё, я больше не хочу сниматься. Мы всегда рискуем, когда связываемся с живыми людьми и пытаемся использовать их жизнь, чтобы выразить какие-то мысли. Такое случалось со мной неоднократно. Чуть ли ни каждый второй фильм, который я затевала делать, был оставлен, потому что не было сил всё это пробивать, двигать. Но наверное, меня грело больше всего, что их таких тупиковых ситуаций можно найти неординарный выход, который может в дальнейшем приведет к открытиям и успеху. Поэтому если смотреть на такие неприятности в виде отказа героев, если очень хотеть что-то снять и сказать, наверное, таким образом можно найти что-то новое.

А что касается России. Я помню в 2010 году был проект латвийской студии, в нем были режиссёры из каждой бывшей Советской республики, я представляла Россию. И все сняли короткометражные фильмы по 12 минут. Если смотреть из сегодняшнего времени, не верится, что всё это было. Но уже тогда, в начале 2011 года, в России никто не вписался, фильм не был показан, никакого проката не было, не было даже ни одного показа. Мне уже тогда стало понятно, что это плохой знак – тогда это была самоцензура, потому что тогда ещё гайки так сильно не закрутились. Не никогда не была политизирована, но мне всегда важно было свободное высказывание. Я подумала, что люди сами в какой-то степени загоняются ситуацию в тупик. Тупик, в котором мы сейчас оказались, долгое время подготавливался самоцензурой, которая присутствовала в головах.

Антон Мазуров: Так ты режиссёр-удачник, или режиссёр-неудачник, или ты просто режиссёр, который выбрал неудачный материал – российский? Может быть, надо было какой-то евросоюзовский, свадьбы, например?

Светлана Стрельникова: Нет-нет. Я не делю материал на российский, европейский. Просто я снимаю очень редко, это связано с моими трудностями в социализации, я не очень умею презентовать свои идеи. И когда была идея и я её питчила, реакции была обычно никакая от деньгодающих и продюсеров. Нужна тусовка и прочее. Я сама по себе люблю гулять. Поэтому я не совсем часть индустрии в какой-то степени.. Я так – пришла-ушла. Пока меня всё устраивает. Фильм сейчас в монтаже. Наверное, к началу 2024 года он будет готов. 

В России просто надоедает вечное выживание независимых проектов – когда ты  не получаешь никаких денег, а работаешь просто, как черт. Не получается карьерной лестницы. Я сняла эту “Аритмию”. На “Флаэртиане” познакомилась с Павлом Печонкиным, он сказал – какой у тебя следующий фильм? Я тогда ещё не знала, какой. Потом я сняла “Кардиополитику”. “Кардиополитика” была номинирована на “Нику”, была на ММКФ. Казалось бы, твоя карьера должна развиваться, а вот хрен. Нет такого в моей жизни во всяком случае в России.

Это был как раз 2014 году. Я уже смотрела, что творят западные кинематографисты, какой их технический уровень. Мне было очень обидно, что у меня нет такой возможности, бюджеты не позволяют, поэтому технически я буду всегда проигрывать французам, полякам, которые поехали в экспедицию командой. И сделали что-то красивое. Картинка имеет значение. Ну и для разработки проекта нужно время подумать, это тоже важный этап, у нас он почему-то не выделяется в так называемый девелопмент, это важно.

Действительно, документальное кино сейчас как старт в игровое для многих. Потому что ты понимаешь, что в документалистике… Не знаю, в Минкульте я никогда никаких денег не получала, но потом уходишь в игровое, потому что это более оформившаяся индустрия, там есть деньги. Про это тоже не могу сказать — ничего игрового я не снимала.

Антон Мазуров: Так вписывайся, Минкульт стоит на том же месте с Гнездниковском переулке, в чём испуг?

Светлана Стрельникова: Нет никакого испуга, просто у меня нет тем, которые Минкульт может одобрить. В прошлом году была надежда… Ира Шаталова сказала, что в России документальном кино будет возможность миноритарной копродукции. Я подумала: “господи, хоть бы пять лет продержалось”. И просто не верю…

Антон Мазуров: А разве эксперт, тот, кто предлагает проект не умнее того, кто даёт деньги? Разве один другого не может обмануть, развести? Вот у Киры Георгиевны Муратовой была теория, что ей не везет продюсерам. Она говорила – приведите продюсера, а я ему скажу, мне только пуговичку на блюдечке снять и всё у нас получится. Просто надо показать пуговичку на блюдечке и деньги Минкульта пойдут на темы, на которые тебе хочется.

Светлана Стрельникова: Антон, мы этим уже занимались. С я 2005 года попала в мир кино. Только эта схема у нас постоянно и работала, я только про эту схему и слышала ото всех. Мне кажется, если это не поменяется, ничего не поменяется. Если мы будем постоянно играть в эту игру — наплести что-то Минкульту, а потом снять свое, — ну тогда только так.

Антон Мазуров: Самые живительные схемы были разработаны в лихие 90-е – откат, распил, занос, развод. Поэтому тогда было кислорода больше.

Светлана Стрельникова: Ну да, да. Я смотрела какие-то фильма на НТВ в 2004 году, не могу даже поверить, что это было правдой, что подобное могут сейчас показать.

Антон Мазуров: Сергей Валентинович Кудрявцев отбирал несколько лет для показа на НТВ фильмы. Замечательный киновед, мой преподаватель во ВГИКе. Ну давай мы дадим тебе ещё подумать. Послушаем другого участника. С правой стороны.

Артур Соколов: Антон, я на самом деле думал о твоих словах, которые ты в начале нашей встречи сказал. Я бы хотел с тобой на эту тему подискутировать. Поделиться своими мыслями.

Антон Мазуров: Кто громче?

Артур Соколов: Нет, мне интересно твоё мнение по этому поводу. Я думаю, что российское документальное кино сейчас не провал, а, по сути, единственная возможность. Потому что все режиссёры, которые остались здесь и уважают себя – чем они могут сейчас заниматься?

Игровые режиссёры чем могут сейчас заниматься? Они сейчас будут снимать игровое, развлекательное кино? У них остаётся только один путь — уйти в документальное кино.

Я вообще думаю, что сейчас наступит ренессанс российского документального кино. Как ты думаешь?

Антон Мазуров: Ну, во-первых, будем посмотреть. Потом, конечно, многие мгновенно приспособятся и будут снимать развлекательное игровое кино. Вопросов даже нет — адаптация, мимикрия, всё это работает инстинктивно. Ну да, может быть, многие уйдут в документалистику, но это вовсе не повышает качества документалистики, если туда много людей придут толкаться. И это не способствует лучшему финансированию в наших условиях. А потом, я же сказал, чисто киноведческая оценка — ну да, любимый жанр наших документалистов – визуальная  антропология. Французские кинематографисты куда-то там поехали и целой командой они в игольное ушко не пролезли. А наши разбежкинцы пролезут в любое игольное ушко и снимут и себя в ванной, и соседа через дырочку.

Но качество всё равно останется качеством визуальной антропологии. То есть – сижу, смотрю, что случится. Высокие жанры кинодокументалистики нам недоступны, поэтому уровень документализма, провокативность документализма не предполагает что, кто-то захочет вложить деньги, какие-то независимые западные каналы. Давай стрингуй, снимай документальный фильм на острую тему, мы тебе дадим сколько надо, 200-400 тысяч евро, и там покажем. Но никто же это не делает. Тихо, шито-крыто – вот, что делают кинодокументалисты, снимают в ванной.

Артур Соколов: Но по крайней мере документальное кино это им позволяет делать – быть независимым, или, как ты говоришь, снимать подпольно. Мы все надеемся на то, что наступят светлые время, а в тёмные тоже нужно идти правильным путем.

Задача документалистов сейчас быть очень внимательными к настроениям общества, к тому, кто и чем сейчас занимается.

Антон Мазуров: Вы знаете, Артур, у меня первое образование, до ВГИКа медицинское. Я запомнил некоторые вещи. например, сперматозоид, который создаёт жизнь попадая в яйцеклетку. Чтобы попасть в яйцеклетку, несколько миллиардов спематозоидов стучатся, а попадает только один. И происходит жизнь. Вот если будет миллиард кинодокументалистов, они так и будут снимать-снимать, снимать на айфон. Я говорю про качественный прорыв – прорывать стенку яйцеклетки для себя, для коллег, для смысла, для страны, для общества. Мне кажется, сверхзадача вот в этом. А в том, чтобы мимикрировать – сверхзадачи нет. Поэтому я пессимист. 

Артур Соколов: Ну то есть всё-таки российское кино, может быть, и не провал.

Антон Мазуров: I don’t believe it. Не-не, пожалуйста. можем послушать Иру. У неё есть явно более позитивное мнение, как у крепкого хозяйственника, докеры обычно мужчины, а у нас есть докер женщина.

Ирина Шаталова, онлайн: Как, Антон, хорошо ты всё за всех решил — кто хозяйственник, кто нет. Вообще координаторы “Флаэртианы” планировали сделать психологическое обсуждение провалов на съёмках. А мы перешли к вопросам, которые уже неустанно обсуждаем несколько десятилетий: сколько зрителей у документального кино, провал или нет – это вопрос большинства круглых столов, большинства фестивалей в России последнего двадцатилетия. В каком-то смысле это происходит волнообразно, появляется канал “24Doc” потом пропадает, появляется прокат, потом пропадает. Это вечная борьба за то, кто мы, что мы, имеем ли мы право снимать док. Мне кажется, какого-то открытия мы не сделаем на сегодняшнем обсуждении. Может быть, попробуем обсудить что-то более конкретное?

Антон Мазуров: Ты поделись своей бедолькой из предыдущей карьеры. Задача ведь — когда они садятся в кружок, рассказывают, как они пришли к этому, они должны это сделать, чтобы вскрыть причину, это же фрейдистский тренинг. Поэтому ты должна рассказать и сама для себя понять, почему такой провал был в твоей судьбе и карьере, как его избежать и надо ли его избегать. Потому что по мне в мастерской художника всегда валяются какие-то незаконченные работы, стоят в углу какие-то долгострои, эскизы. Провал стимулирует.

Ирина Шаталова: Конечно. Как без этого. Ну, если говорить о каком-то серьёзном психологическом провале, то я упомяну уже упомянутую здесь картину “Девственность”, которую мы прокатывали, на которой я была оператором. Для меня это была первая серьёзная работа, она длилась в течение года. И я её воспринимала как тотальный провал, для меня это был практически финал моей не начатой карьеры оператора, потому что мне психологически было тяжело существовать в этих темах. Мне не нравилось изображение, которое получилось. И я точно не хотела заниматься документальным кино после этого, но потом как-то удалось оправиться. 

А вообще хотелось бы, если нас слушают молодые начинающие люди, у которых стопудово есть какие-то провалы технические на съёмках… Меня всегда жутко пугали рассказы коллег, как они упали на жесткий диск после съёмок и там всё пропало, или что-то произошло техническое, им помешало именно “железо”. Для меня это была самая жуть. Мы имеем дело с вопросами карт памяти, техники, объективов. Для меня один из последних случаев был жутчайший провал, когда мы долго снимали персонажа, который никак не раскрывался, не шёл на глубокий контакт, хотя уже привыкал к камере. И была экспедиция, в которой, как стало ясно позднее, мы работали на технике по сути поломанной студийной, у которой не было диагностики. В момент, когда было написано “Rec”, она могла не записывать.

И был эпизод, когда нашему герою позвонил его пьяный друг и вывел его на эмоциональную реакцию. Он не стал скрываться от нас и выдал свою жутчайшую трагедию жизни, о смерти детей, фактически он вправлял мозг своему другу. Мы снимали это на близком расстоянии, казалось, что фильм в моих руках. Я понимала, что это сильнейшая сцена. А при сливе материала в гостинице ночью поняла, что именно этот кадр не был записан. Невозможно передать, насколько это было тяжело. Техническое проклятье, ты понимаешь, что за что-то оно тебе дано.

В итоге так вышло, что режиссер сказал мне, что не стал бы включать этот разговор в фильм – это же очень банально неинтересно, это можно решить совершенно другим образом. Надо сказать важное – что звук записывался отдельно. Это это часто оказывается большим подспорьем — что есть звук. В итоге звук вошел в фильм, а эмоциональные моменту ушли в несколько образных изображений, не связанных с этим разговором, и потом мы вернулись внутрь эпизода, когда разговор закончился. В итоге мы пришли к положительному решению эпизода. Но внутри процесса, конечно, было тяжело это переживать. За 15 лет у меня не было такого, что у меня пропадал материал с дисков. Это был первый такой факап, но и он преодолим. неудачи могут обернуться даже решением. Я склоняюсь к тому, что… (видеосвязь пропадает)

Антон Мазуров: Послушаем Алексея, а потом вернёмся к Ире.

Алексей Федорченко: Я вспомнил историю про документальное кино. Году 1994-ом, наверное, Минкульт проводил деловую игру “Настоящее и будущее документального кино”. В Белых столбах собрались человек 200, наверное. Это были студии, государственные, первые частные, прокатчики, школы, ВГИК, курсы. Все разбились на группы и каждый обсуждал свою тему, чтобы в конце что-то придумать. Вел эту игру человек, который проводил деловые игры в правительстве Кириенко ещё тогда. Фамилия его известна, я забыл, на букву “ш”. Все собрались на итоговое заседание. Ведущий спрашивает — какова цена вопроса, что мы хотим поделить, посчитать. Мы все прикинули, сколько денег выделяет Минкульт, сколько области, телевидение, ну прикинули – 8-9 млн долларов. Он так помолчал и говорит — вы знаете, я больше получаю. И деловая игра закончилась. Стало понятно, что бизнесом в этом зале занимается один человек, остальные просто получают удовольствие от искусства.

Антон Мазуров: На самом деле такие коллективные медитации кинодокументалистов происходят регулярно… В “Точках кипения”, построенных по России, мы всё обсуждали и красоту, и лепоту. В тот же момент, когда медитация заканчивается, вся эта иллюзия пропадает. Да, Ирина, ты оборвалась на позитиве.

Ирина Шаталова: Это не я оборвалась, это вы вышли и сделали нас организаторами конференции.

В общем, я к тому, что надо быть готовым к провалам, факапам. Документальное кино просто по-другому не может делаться, это такая профессия, в которую ты приходишь и заготавливаешь некий резерв для… (связь обрывается)

Антон Мазуров: На самом деле я думал, что Ира расскажет самую драматичную историю из своей судьбы документалиста, связанную с Виталием Манским, но она как-то воздержалась и перешла к более практическим вопросам, подтвердив мою идею, что она всё-таки крепкий хозяйственник. Ну давайте, если есть какие-то вопросы, высказывания к тем, кто участвует в круглом столе, у присутствующих, было бы здорово выступить в диалог. 

Артур Соколов: У меня тоже заготовленная история была про то, как мы в 2014 году снимали кино в новосибирском крематории. Я был оператором. Режиссером была женщина, которая работала в крематории, она там снимала такое похоронное телевидение. Мы начали съемки, всё хорошо шло, и вдруг в этот же крематорий приехала еще одна съемочная команда из Москвы, в то же самое время. Там была такая интересная комната, трапезная, нам накрыли там стол. Повисло молчание. Режиссер Лера Латыпова спросила второго режиссёра, которая приехала, Лену Ласкари: “Лена, а как вы относитесь к смерти?” Я на тот момент понял, что дальше будет тяжело. Потому что, как могут две съёмочных команды снимать на одном пространстве кино про одно и то же.

Но в жизни всё произошло намного интересней. Хочу сказать, что от точки зрения очень многое зависит. Забегая вперед — в том же году туда приехала ещё одна съёмочная команда и сняла ещё один фильма про этот крематорий. А в позапрошлом году был снят ещё один фильм про этот крематорий.

Антон Мазуров: А адрес есть, что там народ так толпится, может там что-то интересное происходит?

Артур Соколов: Конечно, это место силы для документалистов. В общем, история как дальше происходила. Моя режиссер стала героем не только своего фильма, но и минигероем фильма Лены Ласкари. И в принципе эти два фильма можно смотреть вместе. Как по-разному можно раскрыть место и героев. У Леры Латыповой это была очень личная внутренняя история. Не только про этот крематорий, но и про свою семью. А Лена Ласкари снимала очень классическое кино про по сути институцию. Самое для меня интересно — эта история сыграла большое значение для меня. Потому что  оператором у Лены Ласкари была Анна Артемьева. И после этих съёмок мы познакомились, и теперь она моя жена, у нас ребенок.

Антон Мазуров: Вот неожиданный ход в истории про провал.

Артур Соколов: Вот он провал настоящий, да? Основной посыл, который я хотел сказать… Я часто встречаюсь с такими словами – а вы смотрели такое то кино или а вы знаете, что про это уже снято. Не бойтесь этого, это всё такая фигня. Потому что реально каждый автор сделает что-то новое и скажет своё слово, даже если это два съёмочные команды в одном месте.

Антон Мазуров: Можно вспомнить рекламу газеты Daily Mirror начала 1990-х годов про разные точки зрения на одно и то же событие. Вы хотели что-то сказать, как вас зовут?

Диана, из зала: Здравствуйте. Меня зовут Диана, у меня вопрос к Артуру. Вы сказали, что у режиссёров сейчас один выход – уходить в документальное кино, я хочу спросить почему так и что сейчас не так с игровым.

Артур Соколов: Мы просто говорили о цензуре и о самоцензуре. Это ключевые моменты к тому что не так с игровым кино в России сейчас.

Если прямо говорить, то сейчас режиссёры игрового кино не могут написать сценарий о том, о чём им хотелось бы поговорить со своим зрителем. Потому что они знают, что с таким сценарием они никогда не получат деньги в Российской Федерации.

А по какой-то причине они приняли решение продолжать здесь жить, работать, служить своему народу. Мне кажется, это прямая причина, почему, на мой взгляд, люди, которые хотят продолжать заниматься кино, могут прийти в документальную форму, скажем так. У меня просто есть определенное предчувствие. 

Антон Мазуров: Ну, по факту количество запретных тем увеличивается. ЛГБТ– нельзя, позитивный иностранец — нельзя, из недружественных стран… И так по списку, поэтому естественно, ареал возможных тем сужается, работать сложнее.

Алексей Федорченко: Я этом году я снял фильм игровой, который посвящен отношениям России и Кавказа. И это такой антиимперский фильм.

Сейчас я снимаю фильм, который посвящён тому, как цивилизации изживают из себя фашизм. То есть в принципе этот фильм получил государственное финансирование, и каких-то проблем с цензурой у меня пока не возникло.

Наверняка когда-нибудь возникнет, но до сих пор не было. 

Антон Мазуров: Слово “пока” – самое позитивное в этом тексте.

Алексей Федорченко: Самое позитивное, что я снял два фильма.

Антон Мазуров: Но видишь, у тебя есть внутренняя оглядка.

Алексей Федорченко: Если б была оглядка, я бы не снимал этих фильмов.

Диана, из зала: А в документальном кино нет цензуры? То есть можно получить финансирование на док по той же теме, на которую была бы цензура в игровом?

Артур Соколов: Ко мне вопрос? Ну, я просто сторонник свободного кино. Конечно же. нам всем надо на что-то покупать еду и все остальное. Но можно решать эти вопросы с помощью каких-то коммерческих проектов, которых не так уж и много, но в общем, как-то проживём, на хлеб хватит. А вот по поводу своих творческих амбиций, мне кажется, можно самым простым способом их решить, потому что документальное кино не требует больших финансовых ресурсов. В принципе я пару недель назад видел рафкат (черновой монтаж. — REALISTFILM.INFO) документального фильма, который снят на телефон. Я был потрясен этим фильм, как никогда вообще в жизни.

Антон Мазуров: Ну и потом есть стратегия школы Марины Александровны Разбежкиной, если условно сказать – сам себе режиссёр, продюсер, оператор и даже герой. Поэтому варианты есть, воды дырочку находит. Но стратегию выбирать должен сам автор. Если нащупаете, значит получится, а не нащупаете, значит, будет любимое слово этого круглого стола — провал. Ира? Был позитивный посыл – терпение и творческий труд всё перетрут.

Ирина Шаталова: Да, я в это верю. А вы опять наверняка про цензуру. Может быть, есть какие-то конкретные вопросы?

Антон Мазуров: Да, мы как раз уже апеллировали к залу, Как раз этих вопросов и ждём к конкретным участникам.

Катя, из зала: Меня зовут Катя. Спасибо, были классные кейсы. Я позволю себе поделиться эмоциями. Антон, у вас такое негативное отношение к документальному кино, и оно так сильно отражается на нас, чувствительных начинающих документалистов, отражается. Но не сказать, что то, что в доке много разочарования и провала — вдруг для нас открытие. если мы все в кино — у нас у всех ломались флэшки, уходили герои, мы все не получали деньги и так далее. А вас-то что держит в документальном кино, если вы в нём разочаровались уже в 2000 году, и только один из тысячи сперамтозоидов проходит? Вы-то почему здесь?

Антон Мазуров: Из миллиарда. Значит, во-первых, у нас на каждый инь есть позитивный янь.

Катя, из зала: Да, и большое спасибо Ирине.

Антон Мазуров: Поэтому всё сбалансировано. Во-вторых, я не в документалистике, я занимаюсь продвижением. Плюс – я работаю с фильмами из всех стран мира, соответственно, у меня сейчас документальных фильмов российских, ну процентов восемь. А всё остальное из Франции, Бразилии, Бангладеш.

Катя, из зала: А правильно ли я считываю ваш контекст, что вы нам говорите, что в России очень плохо и переезжайте отсюда, здесь всё фигня и вы не верите в доккино?

Антон Мазуров: Ну, если любой круглый стол свести к одной тупой мысли, то у меня этой мысли не было. Я сам здесь остаюсь.

Катя, из зала: Какая мысль-то, я не очень поняла?

Антон Мазуров: Ну давайте заново, я могу своё вступление вам сделать в индивидуальном порядке.

Катя, из зала: Не надо. Просто если можно – в одном предложении.

Антон Мазуров: Условия для существования независимой, свободной, современной документалистики в России сводятся на «нет» государственной и общественной системой, которая здесь существует. И дальше ситуация будет только ухудшаться. Поэтому надо искать способы. Есть способ уехать, поэтому Света с нами сегодня говорит с другой части морей. Есть способ работать здесь. Ира нам демонстрирует этот способ ежедневно, делая фестиваль, делая кино. Есть способ перемещаться внутри индустрии, о котором говорил Артур — из документализма в игровое, из игрового в документализм. Есть много разных способов. Вопрос в том. что когда атмосфера сгущается, каждый должен через себя пропустить и найти.. Нету общего потока. теперь вы плывете одна. Вот как-то так, мне кажется.

Алексей Федорченко: Я одно замечание хочу сказать. Про сперматозоиды. На самом деле это не гонка — кто первый пришёл, тот и победил. Нет. 10 млрд сперматозоидов существуют для того, чтобы пришёл один, они подготавливают почву, чтобы один прошёл. Там философия другая.

Антон Мазуров: Хорошая визуализация есть в фильме Вуди Аллена “Всё, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить”. В начале эпизод, где Вуди Аллен играет сперматозоид.  Если пересмотреть, так раз как то, что сказал Алексей, очень хорошо показано.

Катя Русакович, из зала: Меня очень резанула и задела ваша фраза, о том, что вы плавёте одна. Здесь очень много молодых авторов, начинающих документалистов. Мне кажется, здесь ещё не прозвучала идея — строить коммьюнити, сообщество. Не исходить из того, что ты один, а пытаться друг с другом коммуницировать и создавать сильное сообщество, которое будет помогать решать индустриальные задачи. Вы что думаете?

Антон Мазуров: Есть два способа. Первый – мы сидим и обсуждаем. Второй — 1994 года, о нем рассказал Алексей Федорченко и  я ещё вспомнил. обычно такие организованные сборища приводят к пшику. А спонтанные наиболее живительны, но про них говорить бессмысленно. Они вот так создаются. Почему нет? Коммьюнити, да.

Ирина Шаталова: Можно я добавлю. Никакой индустрии документального кино, её и не было. Не то что прямо сейчас поплыли одна. Мы всегда плыли одни, у нас Гильдия неигрового кино была достаточно номинальная организация и остаётся такой же. И никогда профессионально она по сути дела никому не помогла. Это не обвинение. просто такова структура нашего сообщества. Поэтому какие-то небольшие круги, которые мы можем организовать вокруг себя — киностудии, продакшены, фестиваля, которые продолжают жить, потому что они начали искать ресурсы и искать пути развития. Мне кажется, очень важно искать своих людей. начиная с малого, со съёмочной группы, со своего зрителя. Это реально очень помогает в любых сложных ситуациях. Это тоже очень хороший путь – найти своих людей.

Антон Мазуров: Отличный момент для завершения. Просто надо уже идти искать своих людей.

*Социальная сеть Instagram принадлежит компании Meta, которая признана в РФ экстремистской и запрещена

---

Подпишитесь на REALISTFILM.INFO в социальных сетях: Вконтакте, Youtube, Telegram.

* деятельность Meta (соцсети Facebook и Instagram) запрещена на территории РФ как экстремистская.

---