Сергей Мирошниченко: «Кинодокументалистика съёживается, как шагреневая кожа»

Россия, Москва. 22 декабря 2016 – ИНФОРМАЦИОННОЕ АГЕНТСТВО REALISTFILM.INFO.

Завершающийся 2016 год был объявлен Годом российского кино. Журналист ИНФОРМАЦИОННОГО АГЕНТСТВА REALISTFILM.INFO, автор и режиссёр документального фильма «ДНР: всё только начинается» Сергей Белый поговорил c кинорежиссёром, документалистом, сценаристом Сергеем Мирошниченко о его впечатлениях от Года кино, а также о настоящем и будущем российской кинодокументалистики.

Сергей БЕЛЫЙ: Сергей Валентинович, 2016 год в России объявлен Годом кино. Не секрет, что Вы делаете очень многое для развития отечественной документалистики. Могли бы Вы рассказать, что сейчас происходит в отечественном документальном кино? Уделяет ли государство должное внимание этому направлению кинематографа?

Сергей МИРОШНИЧЕНКО: Вы знаете, в документальном кино идёт сложный процесс. Есть некая публицистика, которую показывают по телевидению. Она связана, допустим с хроникой военных действий, с политическими какими-то событиями. Вот эта документалистика сейчас очень ярко проявляет себя, она находит на экранах телевидения много места, и всё там в порядке. Она государством не обижена. Даже можно сказать, что там появились некоторые журналисты, это не документалисты, которые себя позиционируют кинодокументалистами. Но основная их задача, к сожалению, их – это себя позиционировать на фоне событий.

Потом, когда пройдёт какое-то время, окажется, что даже хронику взять будет сложно: у нас очень много репортажей о Донецке, но нет ни одного фильма, большого серьёзного, который можно было бы назвать «фильмом», который бы дал какое-то осмысление, и его можно было бы показать где-то за пределами нашего телевизионного пространства.

Например, трагическая ситуация заключается в том, что на Украине было снято три или четыре фильма, и они пошли по всему пространству и были показаны на всех крупных фестивалях, но у нас такая самость в этом отношении. Что касается самого документального процесса, – то, что было всегда нашей самой сильной стороной, начиная ещё с Дзиги Вертова, – сейчас это…

Кинодокументалистика как таковая, она съёживается, как шагреневая кожа. Закрываются студии по всей стране, они продаются в буквальном смысле. И молодёжи, выпускниками ВГИКа, талантливым людям, – поверьте, талантливым, образованным, интересным людям, – продвинуться некуда.

Маленькие частные студии, которые существуют, с трудом выживают, и отсюда начинает падать качество, потому что содержание самой студии, при том, если тебе даётся одна-две картины в год, оно становится невыносимым. При том, что инфляция «съела» в два с половиной раза… А мы с вами работаем на зарубежной технике, на зарубежных флэшках, – всё стало дороже. Мы несколько раз сейчас собираемся, у нас очень серьёзные вопросы. Я буду даже писать письмо на имя власти (мы несколько писем уже написали) государственной. И уже даже не только министру культуры, но и дальше буду писать, потому что ситуация сложнейшая. Идёт некое вырождение этого вида, и я боюсь, что мы его можем потерять. Знаете, существуют в природе иногда некоторые виды животных, они доходят до критической ситуации и потом уже восстановить эту популяция невозможно.

Вот у нас сейчас на всю страну уже остались единицы людей, которые могли бы стать флагманами документального кино или такими лидерами. Ещё в Москве или в Питере есть небольшие кучки, но в таких больших городах, как Новосибирск, осталось три-четыре человека, пять.. А в Красноярске – там один-два. А в Иркутске – там ещё меньше. Так нельзя. Это вид искусства. Такой же вид искусства, как театр. Я недавно узнал, что на Электротеатр «Станиславский» дают столько же денег, сколько на всё документальное кино нашей страны. По-моему, это чудовищно.

Это просто какой-то нонсенс, поверьте мне. И даже не в деньгах дело. Потому что почему-то в голову пришла такая мысль, что крупные студии не нужны, не нужна семья, не нужно, Вы знаете, сообщество документалистов. Такие студии, как ЦСДФ уничтожена, «Ленхроника» – вот уже идёт процесс уничтожения, в Ростове продали студию. Ну просто я считаю, что это какая-то борьба с документальным кино. Зачем? Не могу понять. Нет у меня ответа на это, мне кажется, что… Я вот даже вспоминаю советское время, при том, что существовала пропаганда, но существовал журнал и телевидение в виде пропаганды, но государство финансировало фильмы документальные, как искусство. Для чего? Чтобы оставались личности на экране. Потому что только документальный фильм даёт такую возможность, как показать Распутина, или таких людей, как Курбатова, а ведь это тоже летопись. Вот строят мост в Крым. Но то, что репортажи будут какие-то на открытии, закрытии, ещё что-то. Но не в этом же ведь главное, а кто строил, какие строители строили, какие характеры были, как люди ждали этого соединения. Вот о чём должна быть картина. То есть страшная проблема. Думаю, мы сейчас на пороге – перейдём мы в ту популяцию животных, которая просто вымрет, или нет. Вот такое состояние.

Сергей БЕЛЫЙ: Вы упомянули о том, что на Украине вышло несколько документальных фильмов, посвящённых событиям на Донбассе. Это были фильмы, которые финансировались государством?

Сергей МИРОШНИЧЕНКО: Я думаю, что нет. Они были идеологические – с той стороны, не важно как это корпоративно… Но ведь задача искусства вообще в принципе – не только для того, чтобы внутри они было использовано, но и нужно представлять свою страну за рубежом. И если мы… ну вот в музее Льва Толстого можно так сказать – это что плохо, что Льва Толстого знали во всём мире? Конечно же, это хорошо. А то, что он писал часть романа «Война и мир» на английском языке – это что мы его должны за это казнить? Нет. У нас должна быть система. Даже в советское время понимали, что Тарковский – это лицо нашей культуры, что если есть произведение искусства, его надо продвигать в мир. Россия ведь, она интересна не только тем, что у нас есть газ, нефть, ракеты, которые долетают куда-то. Мы должны своих лидеров искусства, которых узнают за рубежом продвигать. Вот и документальное кино нужно создавать не только для внутреннего пользования, но и для того, чтобы увидели Россию. Вот простой пример, который недавно произошёл. Уже много лет я пытался снять картину «Россия с птичьего полёта». Много лет. Подавал неоднократно заявки, писал их в администрацию президента. Даже была сумма обозначена, на которую снимать… Вы знаете, недавно приезжали французы – они будут снимать к чемпионату нашему мира фильм «Россия с птичьего полёта». И сделают эту картину, сделают. Но она же будет принадлежать не нам. Вот это очень хорошо нужно понимать, что это не наше послание за рубеж, а просто путешествие по России. Это разные вещи.

Поэтому я думаю, что вот эта третья, одна ещё проблема, – это как нам позиционировать себя в мире.

Я считаю, прекрасно, что Чехова знают в мире. Прекрасно, что Достоевский – это один из известных писателей мира. Мы, может быть,этим и представлены. Точно так же, как Тарковский. Или то, что Валерий Макарович Шукшин, народный наш режиссёр, начал своё путешествие по кинематографу с того, что в Венеции получил главный приз. Это разве плохо? Это унижает его достоинство? Нет, это хорошо. И его продвигали, и искусство наше продвигали, и даже поэзию продвигали. Сегодня вот вечер Распутина, и то, что Распутин был издан в разных странах мира – это счастье большое. А у нас произошла смешная история: у меня студенты сделали о паралимпиаде паралимпийский фильм «Дух в движении». Его купили 20 стран мира. И мне один начальник сказал «Ну это потому что вы продались». Не потому что нашу паралимпиаду узнали во всём мире через этот фильм, увидели там президента, который там позитивно показан, и даже в Соединённых штатах показали. А мне значит такое – «Вы продались».

Вот эта вот психологическая составляющая и идеологическая составляющая такого пламенного патриотизма – она тоже мешает тому, чтобы документалистика была нормальной.

Я всегда вспоминаю, кто был первым пламенным патриотом в стране. Это был Гучков, его называли пламенным патриотом. Вот именно он участвовал в том, чтобы предать лидера государства в то время – государя императора. Вот именно он был главным заговорщиком. Я их очень боюсь – пламенных патриотов (смеётся).

Сергей БЕЛЫЙ: Как Вам видится будущее отечественной документалистики? Есть ли у Вас рецепт для её успешного развития? Возможно ли сделать так, чтобы студии не закрывались, и наше документальное кино получало государственную поддержку, не будучи при этом заложником этих средств?

Сергей МИРОШНИЧЕНКО: Ну Вы знаете, есть разные варианты. Мы обсуждали недавно, как игровое кино вышло из этого тупика. Они создали Фонд кино, то есть студии-лидеры появились. С этих студий-лидеров есть спрос, но им и даётся возможность. То есть появляется несколько сильных организаций, объединений, в которые входят и молодые, и опытные люди, которые производят какое-то количество фильмов, но с них и спрос большой. «Тритэ», допустим, Михалкова, или Сельянов Сергей – это крупные уже продюсеры, крупные продюсерские центры. Мне кажется, отчасти это спасение. Допустим, цент в Сибири, центр на Урале, в Москве может быть два-три центра, потому что так получается, в Питере или там на юге где-то. Но это не должны маленькие производители, знаете, как будто тапочки шьют какие-то. Это должны быть крупные центры, в которые должны входить и сильные режиссёры, и операторы, и редакции, и продюсеры. Это должны быть крупные корпорации. Если они выживают, если они производят, им надо такое же финансирование давать. Если они не выживают и не дают продукт, не дают результата – ни социального, ни фестивального, ни телевизионного, никакого – то такие вещи надо менять просто этого менеджера. Вот это одно из спасений. Второе – я думаю ,что в Москве, конечно, надо нам вернуть обратно то, что в общем у нас забрали. У нас была ЦСДФ – студия документальных фильмов. Когда встал вопрос, что туда должна была въехать организация, связанная с церковью, то эту студию, в которой начинал Дзига Вертов, там много было выдающихся… Медведков, Кармен, много работало людей высочайшего… Русанов, те, кто писали летопись, в том числе и военную, и олимпийскую летопись… Это здание у нас изъяли. Нам необходимо, чтобы государство вернуло нам взамен что-то. Мы должны получить место, где мы должны все собраться. Пусть это будут разные творческие объединения, но это должно быть место наше. Чтобы там можно было музей документального кино, чтобы у нас был зал и так далее. И возможность выжить. Так нельзя – то, что происходит.

У нас сейчас нет возможности выжить. Нам надо вернуть собственность, нам обещали её вернуть. А сейчас получилось, что забрать – забрали, а вернуть – ничего не вернули. Пока я могу, силы будут у меня, я буду за это бороться. Потому что я знаю, это будет дом и для молодых людей, которым правда сейчас некуда идти.

Их не учат журналистике, их не учат быть функционально полезным в данный момент, их учат быть мыслителями. Понимаете, если мы будем воспринимать, что документалистика – это только рупор того, что нужно сказать власти, власть через некоторое время начнёт погибать. Потому что никто не будет анализ проводить того, что происходит. Никто не скажет слово правды, которое власти нужно, необходимо. Это начнётся финал той власти, которая была. Вся правда уйдёт в Интернет, в другие пространства, она станет не аналитической правдой, не осмыслением, не размышлением художника, а превратится просто в перепалку – будет правда одна, которую будет государство говорить, и правда другая, которую будут говорить те, кто не любит государство. Но ведь пространство документального кино – это когда художник думает о том, что происходит в обществе и нам это говорит, для того, чтобы мы обдумывали. Чаще всего это позиция предостережения, а не революционная позиция. Предостережения от ошибок. Лишив этого пространства в документальном кино… в игровом оно уже куда-то всё ушло, потому что мы развлекаем людей, кассово развлекаем. Ещё и в документальном кино уйдёт – мы получим неприятности обязательно.

Сергей БЕЛЫЙ: Сегодня во время обсуждения Вашей картины «Река жизни» зрители подняли довольно интересную тему «непременного ожидания чуда» взамен самостоятельных действий и личной ответственности. И это, вероятно, одна из извечных наших проблем…

Сергей МИРОШНИЧЕНКО: Вы знаете, я никогда ничего не ждал. А чего ждать? Я делал – в меру способностей и в меру возможностей. Это было и при советской власти, и при разных… Снимай себе, делай. Но просто… Вы знаете, есть тип человека, которому ничего не страшно, и он внутренне свободен, и природа ему генетически дала такой код, что он готов к противостояниям и столкновениям. Но есть молодые люди, талантливые люди, которые не обязаны быть с кулаками, они не обязаны быть, знаете, такими жёсткими полубандитами, они художники. И вот таким людям нужны как раз студии, где их могли бы закрыть и дать им творить, создавать творчество. Потому что, поверьте, я просто знаю, не все художники способны к такому длительному противостоянию. Вот я знаю Пелешяна (Артавазд Ашотович Пелешян – советский и армянский режиссёр-документалист, изобретатель «дистанционного монтажа». – Прим. IA_RFI), великий просто документалист, великий. Он уже лет 20 не снимает ничего, а он величайший в мире документалист из ныне живущих в нашей стране, самый великий. Но он не способен ходить и кулаками добивать, выбивать, пробивать что-то там, под ковром бороться – не всем это дано. Не всем. Для этого существует студия, где режиссёр – только режиссёр и всё.

Интервью: Sergey Belyy
Камера, монтаж: Sergey Belyy.

---

---