В Москве состоялась премьера архивной кинохроники с Сергеем Эйзенштейном

Россия, Москва. 11 марта 2016 – ИНФОРМАЦИОННОЕ АГЕНТСТВО REALISTFILM.INFO.

10 марта 2016 года в кинотеатре «Иллюзион» состоялась мировая премьера звуковой кинохроники с Сергеем Эйзенштейном. Зрители увидели материалы,  которые не вошли в фильм 1948 года «Память Эйзенштейна», обращение Эйзенштейна к Англии и США после еврейского антифашистского митинга, которое хранится в Британском институте кино, а также обнаруженные в Российском государственном архиве кинофотодокументов кадры похорон Эйзенштейна на цветной плёнке. Открыл показ историк кино, крупнейший специалист по творчеству Эйзенштейна Наум Клейман. Наум Клейман рассказал о том, как создавалась и сохранялась кинохроника с легендарным режиссёром, а также о том,  что ещё предстоит найти в архивных фондах.

«Добрый вечер, друзья! Сегодня действительно такая привилегия – услышать голос Сергея Михайловича сразу в нескольких разных роликах. Хотя я должен сказать, что это относительно много. Беда в том, что кинематограф живёт как муха минутой. К сожалению. мы не ценим наших классиков, мы не снимаем их, пока они живы. Сергею Михайловичу ещё повезло. Немножко повезло Льву Владимировичу Кулешову, потому что был замечательный человек Райтбурт Семён, который сделал о нём фильм и снимал Кулешова и записал голос Кулешова замечательный. По голосу очень много можно сказать о человеке. Конечно, кинематограф в 1930-е годы мог бы снять гораздо больше и не только Эйзенштейна, и Кулешова, – и Пудовкина, и Барнета. Мы Барнета слышим в ролях, мы никогда не видели хроники Барнета, например, репетирующего с актёрами. Почему не снимали? Мы оставим это пока без ответа. А вот что касается Сергея Михайловича, то вот здесь собрано то, что сохранилось. Может быть, где-нибудь есть ещё что-нибудь.
У меня есть такая наивная надежда, потому что у нас есть срезочка – кадр Эйзенштейна 1935 года, стоящего на трибуне и закрывающего фестиваль 1935 года, он был тогда председателем жюри. И видно, фонограмма была. Значит, это снимали. Другой вопрос, что могло не войти — он вызвал неудовольствие тогда правительства, потому что выступил на совещании 1935 года не с победным докладом об итогах первых лет звукового кино, а стал говорить о том, какие перспективы открываются в связи со звуком, каким может быть внутренний монолог в кино, например, – то, что совершенно не предполагалось официальными органам. И Эйзенштейна поэтому не наградили ореном, в отличие от всех других, дали ему заслуженного деятеля искусств и всё. Может быть поэтому то, что было снято в звуке не было включено в хронику и было смыто. Так или иначе, может быть, где-нибудь и сохранилось. Мы знаем, например, что Эйзенштейна снимали во время съёмок «Бежиного луга» (Неснятый фильм Эйзенштейна. Плёнка утрачена. – Прим. IA_RFI). Вот я нашёл такую маленькую заметочку Джей Лейды, который вспоминает, что вроде бы снимали немножечко Эйзентейна, который разговаривает то ли с Тиссе (Эдуард Тиссе – советский оператор, оператор фильмов Эйзенштейна с 1925 года. – Прим. IA_RFI), то ли с группой. И Николай Большаков, который был в то время на практике у Тиссе, был такой молодой студент-оператор, вот он снял вроде бы разговор Эйзенштейна. Куда делась эта плёнка, мы не знаем. Но так или иначе вот у нас есть первая плёнка, которую мы сегодня будем смотреть. Она была снята в связи с юбилеем, 20-летием советского кино в 1940 году. И там Сергей Михайлович, как водится, играет. Он играет Эйзенштейна. Надо сказать, что вообще это было Эйзенштейну присуще – он умел играть. На всех фотографиях… Есть очень много игровых фотографий, где он принимает тот или иной образ. Он сам по этому поводу немножечко шутил, потому что в детстве у него были довольно сложные отношения с папенькой. Папенька его был довольно тщеславен, Михаил Осипович. Он призывал мальчика маленького, который, надо сказать, был не очень счастлив, потому что мама с папой расстались. Маму уличили в прелюбодеянии, соответственно лишили материнских прав, сына оставили с отцом, маменька уехала в Петербург, но правда видеться они могли. И вот Эйзенштейн, живя с папенькой, вынужден был приходить к его гостям, и папа при гостях спрашивал: «Ну что, Серёжа, нравится тебе то, что я строю?». И он должен был отвечать: «Папенька, это гениально». И шаркать ножкой.

Вот это, как он потом смеялся и писал об этом, умение шаркать ножкой ему в каком-то смысле пригодилось, когда от него стали уже власти требовать шаркать ножкой. И он говорил: «Да, хотите этого – пожалуйста». И употреблял такие формулы… Он написал такую довольно смешную и горькую историю, об этом Михаил Ильич Ромм вспоминал, что вот его призывают, и надо долго ждать начальство. Он говорит: «Ну хорошо, если хотите – пожалуйста. А в том момент, когда они его подставляют, чтоб я лизнул, а я возьму да и укушу». Это такой типичный Эйзенштейновский ход – он не мог быть льстецом, он мог сыграть. И вот сейчас вы увидите как раз такую игру. В чём эта игра состояла. Эйзенштейна всегда упрекали в том, что он не умеет работать с актёрами, а уметь работать с актёром, значило, уметь по Станиславскому, изучать Станиславского. По Станиславскому – это правильно, а вот по Мейерхольду – это неправильно, или по Кулешову – это тоже неправильно. Потому что у Кулешова там натурщики, которые изучают какую-то систему жестов и выразительного движения, а вот у Мейерхольда вообще какая-то эксцентриада… там какие-то актёры типа Ильинского, Свердлина – это всё неправильные актёры. А правильные – во МХАТе. Эйзенштейн в 1920-е годы довольно, надо сказать, резко выступал против «академиков», как он говорил, считая, что это переживальческая школа себя пережила в начале XX века, а теперь есть другая школа – гораздо более острая, гораздо более выразительная. Но 1930-е годы всё повернулось, Эйзенштейна заставили признать, что Станиславского надо изучать во ВГИКе. Он правда всерьёз относился к Станиславскому, но очень не любил его эпигонов. А тут ему пришлось столкнуться с его эпигоном по имени Смышляев в Пролеткульте. Смышляев настолько вульгарно излагал систему Станиславского, что даже сам Станиславский приходил в ужас от такого рода популяризаторов. И вот Эйзенштейн вёл свою мастерскую «Мастерство актёра» и пригласил Елизавету Сергеевну Телешеву, которая была прямой ученицей Станиславского, она была и актрисой, и режиссёром МХАТа, очень внимательно, надо сказать, относилась к Константину Сергеевичу и пыталась Эйзенштейна переубедить, что он Станиславского не знает. И вот если скрестить Мейерхольда со Станиславским, да ещё с Эйзенштейном – вот получится прямо по Гоголю. Знаете, нос от одного, глаза от другого – это будет идеальный жених. И Эйзенштейн, надо сказать, с Елизаветой Сергеевной сблизился, она считалась как бы гражданской женой Эйзенштейна. И вот их снимают для юбилейного фильма и Эйзенштейн разыгрывает профессора, который прозрел, который считает, что да – надо изучать систему Станиславского. Сейчас вы посмотрите, как всё это звучит, и как они придумал сценарную ситуацию, со своими учениками из своей мастерской. Здесь не хватает одного маленького кусочка. Вот я не знаю, может быть, я просмотрел в Госфильмофонде (звуковая кинохроника с Эйзенштейном была показана 3 февраля 2016 года в рамках закрытого фестиваля архивного кино «Белые столбы» в Госфильмофонде. – Прим. IA_RFI), сейчас посмотрим, есть ли это – он говорит, и там просто переставили эти дубли, и он говорит: «Я же просил говорить фразу «ай, какая женщина! Персик!», глядя на Елизавету Сергеевну Телешеву. То есть совершенно понятно, что уже здесь ирония. Это был второй, а не третий дубль. Но во всяком случае вот эта история, которая была разыграна Эйзенштейном перед камерой, такого совершенно послушного мальчика-пай, который шаркает ножкой. Абсолютно иронично.

Вторая ситуация, в которой опять Сергей Михайлович играет – он играет худрука. Когда он поставил Александра Невского, то Сталин решил, что вот наконец он его укротил. И надо сказать, что у Сталина была мечта, судя по всему (об этом вспоминала Татьяна Сергеевна Третьякова покойна), что видимо, Сталин хотел «приручить» Эйзенштейна и сделать из него будущего того Чиурели (Михаил Чиурели – автор киноэпопей о Сталине. – Прим. IA_RF) – то есть своего биографа. Эйзенштейн с самого начала дал понять, что он этого делать не будет, и вообще он не занимается актёрским кино. Но тем не менее, Сталин, видимо, давал ему каждый раз новый шансы, и после «Бежиного луга», когда его должны были арестовать – уже всё было подписано, есть документ, где стоят подписи Когановича, Жданова, по-моему, Молотова. И Молотов зачеркнул эту свою подпись, что он враг народа и его надо арестовать, узнавши, видимо, мнение Сталина. Сталин сказал – надо дать ему ещё один шанс. Это был последний шанс, и Сталин дал ему возможность поставить «Александра Невского». И он сделал «Александра Невского» и победил. Написал Прокофьев на нотах и подарил Эйзенштейну. Он написал: «Сергею Михайловичу, победившему свинью в единственном и множественном числе». Ну вы помните, сколько рыцарей в «свинье». Свинья называлась в «Александре Невском». Понятен смысл этого посвящения. И Сталин решил, что он всё, Эйзенштейна покорил – когда он сделал такого князя, которого, как говорил Довженко, можно секретарём райкома псковского назначать, вот теперь можно заказать ему Ивана Грозного. Это ещё до «Ивана Грозного», после «Александра Невского», в 1940-м году, его назначили худруком Мосфильма. Эйзенштейн был очень недолго худруком Мосфильма. Первое, что он сделал, он велел убрать из кабинета… во-первых, отказался от секретарши, и велел убрать стол письменный, поставил два кресла, журнальный столик, положил интересные журналы и стал приглашать для разговора, а не для доклада, потому что худрук это не начальник, не директор. Он советчик, он старший товарищ. Это очень хорошо описывает Эсфирь Леонидовна Шуб в своих воспоминаниях «Жизнь моя – кинематограф». И Ромм рассказывал об этом. Так вот на съёмках «Мечты» Ромма худрук Эйзенштейн приходит как бы инспектировать своих подчинённых, естественно, хроника должна показать, как под руководством Эйзенштейна процветает Мосфильм, строится… это 1940 год (может быть начало 1941 года) снимается фильм «Мечта» роммовская. И вот посмотрите, что из этого вышло. Играют оба – играет Эйзенштейн, играет Ромм. Ромм играет подчинённого, Эйзенштейн играет начальника, а получилось вы сейчас увидите что. Это вторая съёмка синхронная, сохранившаяся от эйзенштейновской хроники.

Третья связана уже с войной. В 1942 году, когда мы были союзниками с американцами и англичанами… У нас, кстати, работала группа BBC, которая снимала в самых сложных обстоятельствах, когда немцы были прямо рядом с Москвой и были бомбёжки. Жена Эйзенштейна Пера Моисеевна Аташева, была переводчиком английской группы, как раз. Она рассказывала, как себя отважно вели английские документалисты, находясь буквально под бомбами, вне прикрытий. И наше министерство решило сделать вечер, посвящённый англо-американской кинематографии, то есть поприветствовать союзников в 1942 году. И к этому вечеру привезли специально на самолёте из Алма-Аты Эйзенштейна и Пудовкина. Поселили при этом их в гостинице «Москва», где, кстати говоря, хорошо кормили, там были иностранцы и там были гости правительства. Поэтому двух этих великих режиссёров поселили в гостинице «Москва». Есть фотография, где они оба стоят на балконе гостинцы «Москва», подняв знак победы. И вот вечером… Простите, я пропустил 1941 год, я к нему сейчас вернусь. Эйзенштейн произнёс речь, приветственную речь американским кинематографистам. Это очень интересно, насколько эта речь отражает наше тогда единство с союзниками по войне против фашизма. Тут Эйзенштейн совершенно серьёзен, хотя говорит очень быстро, поскольку его предупредили, что времени очень мало. Всё это было снято. А вот раньше в 1941 году были митинги антифашистские, вчастности был, так называемый, еврейский антифашистский митинг. В общем, конечно, были известно, что фашисты творят с евреями, во-первых, с одной стороны. С другой стороны – надо было мобилизовать богатых людей в Америке, где было довольно много евреев. И Сталин сам составил список людей, которые должны говорить на первом еврейском митинге и туда вписал… возглавлял всё это Михоэлс, Соломон Михоэлс – великий актёр еврейского театра в Москве, Гося, так называемый, который был позже убит в 1948 году, в январе. А что касается всех других делегатов, то пригласили Алексея Толстого, графа от имени русского народа, и Сталин сам вписал Эйзенштейна. Мне очень часто задают вопрос – собственно кто Эйзенштейн был? Был ли он крещёным евреем, был ли он немцем обрусевшим, как говорил, утверждал Юренев (Ростислав Николаевич Юренев – российский кинокритик. – Прим. IA_RFI). Эйзенштейн сам отвечает на это, причём была издана брошюрка. Есть черновик его речь, и есть собственно речь, произнесённая и напечатанная в этой брошюрке, и он там пишет о том, что он считает себя представителем русской культуры, мама его была русская, Юлия Ивановна Конецкая из новгородского купеческого рода, очень такая старорежимно-православная. Что касается батеньки, то папенька представлялся так всегда – Михал Эйзенштейн, православный. И я думаю, что Сергей Михайлович считал, и это написано в черновике, что у него в третьем поколении была та кровь, которую особенно охотно проливают нацисты. То есть он считал, что дедушка крестился. Папенька молчал как рыба о своём происхождении. И вот недавно наши коллеги в Питере раскопали наконец родословную Михаила Осиповича. Оказывается, он и два его брата, будучи абсолютно блокированными, без права карьеры дальнейшей, они приняли православие. Папенька был уже на третьем курсе гражданских инженеров в Питере, вообще родом они из Белой церкви. А дедушка Эйзенштейна, оказывается, был приписан к одесскому купечеству. Ничего этого Сергей Михайлович не знал, судя по всем документам, для него это была закрытая страница. Но так или иначе папенька крестился и получил возможность карьеры, после чего он сделал очень быстро… Он был очень способный человек, замечательный архитектор. Сейчас его строения – гордость Риги. Когда я был в Риге не так давно, то девушка, которая вела экскурсию говорила про Михаила Эйзенштейна, который слава и гордость Риги. Когда Вим Вендерс спросил эту девушку «А как насчёт Сергея?». Она: «Какого Сергея?». «Ну вот сына Михаила Осиповича. Знаете, был такой режиссёр Эйзенштейн». «Да?» – сказала девушка-экскурсовод. Этого она не знала.

Так вот парадокс в том, что Сергей Михайлович принял, он не мог, не хотел отказываться от этого, но при этом подчёркивал, что он человек русской культуры. И должен сказать, что это одна из самых грустных вещей нашей действительности. В отличие от французов, которые считают, что есть великие французские художники – Пикассо, Шагал, Мадильяни. Они считают, что это всё французские художники. А мы каждый раз начинаем копаться, сколько капель крови в каких жилах текут. И самое поразительное, что (это касается, конечно, не только евреев) мы всё время подчёркивает этническую, а не культурную составляющую. Если человек не только является гражданином России, но является человеком, выросшем в контексте русской культуры, думает по-русски, пишет по-русски или фильмы снимает по-русски, мы тем не менее в паспорте пишем… пятый пункт знаменитый. Сейчас его нет, но тем не менее это главная такая тема пересудов. И в результате великие поэты XX века, которые себя считали действительно русскими поэтами, у нас почему-то каждый раз оказываются инородцами. Чтобы закончить с этой темой, хочу только сказать, что Эйзенштейна дважды ставили нос к носу с этой проблемой. Дважды он себя держал абсолютно по-человечески, абсолютно достойно. И продолжал себя тем не менее считать человеком русской культуры, что чистая правда. Вот вы сейчас увидите ту речь, которую на английском языке сняли сразу после митинга для иностранцев, для Америки и Англии, судя по всему. Сохранился только в Англии этот ролик, он никогда не показывался у нас в Советском Союзе, естественно. Эйзенштейн говорит по-английски, я поэтому, чтобы не заглушать его речь, особенно для тех, кто понимает, просто прочитаю то, что он произнёс. «Как представитель советской интеллигенции, работающий в сфере русского кинематографа и русского искусства, я разделяю принципы расового равенства людей, которые очень мне близки. Основываясь на равных для всех народах, правах и свободах как в духовных, так и в материальных ценностях, наша страна оказывает сопротивление нацизму. Призыв к сопротивлению брошен всем. Пришло время борьбы. В этой борьбе Советский Союз объединяет все народы, готовые сражаться с фашизмом: чехов, поляков, голландцев, бельгийцев, русских, евреев. Призыв к борьбе – это единственное дело для спасения наций. Мы даём возможность всему человечеству совершить акт гуманизма и остановить насилие, варварство, разрушение. Это главное – спасти свои народы и миллионы жизней, утвердив гуманизм и уважение к народам».

И дальше диктор говорит: «Обращение к миру подписали Соломон Михоэлс, народный артист СССР, Илья Эринбург, писатель, Йоффе, учёный, Яков Флиер, пианист, Капица, учёный-физик, Сергей Эйзенштейн, кинорежиссёр». Вот текст, который тут звучит по-английски, и Сергей Михайлович его произнёс впервые в 1941 году в Москве. В 1943 году, когда снимался «Иван Грозный», была снята ещё одна хроника на английском языке, видимо, это было второе обращение. Причём мы нашли в архиве в РГАЛИ, те бумажки, которые Сергей Михайлович держит в руках. Его снимали в костюмерной «Ивана Грозного» (значит, это не могло быть раньше 1943 года), и он там читает. Видно даже по артикуляции губ и по тем бумажкам, что это на английском языке, но у нас сохранился кусочек плёнки без фонограммы, немой. К сожалению, фонограмма потеряна, где-то, может быть, есть эта фонограмма вместе с плёнкой. Так или иначе было ещё какое-то обращение. К сожалению, у нас его нет. Текст этот был перепечатан, отцензурован, и мне сказали недавно, что архиве ЦК коммунистической партии Казахстана нашли перепечатанный текст этой речи Эйзенштейна 1943 года. И дальше уже следующий 1948 год, к несчастью. Это год смерти Эйзенштейна, когда ему было 50 лет. Надо сказать, что он ждал этой смерти, он знал, что умрёт в пятьдесят. Как Пушкин, он был очень суеверен. И, как Пушкину, ему нагадали, у нас есть это заключение хироманта Кейро, это граф Хеймон в Голливуде, которые по отпечаткам рук Эйзенштейна, по линиям его рук написал, что очень опасны такие-то года. 1932 год очень трагический. Очень интересная характеристика, совпадающая, надо сказать, с реальностью. И в конце написано, что очень опасный год 50-летия, что если он его преодолеет, то будет жить долго. Это известная формула, что это год смерти. Эйзенштейн знал, что он умрёт в 50 лет. Когда к нему обращались, что вот надо подготовить юбилей 50 лет, он говорил: «На панихиде отметите», – и отказывался от этого юбилея. Надо сказать, под предлогом нездоровья, у него был страшный инфаркт в 1946 году, он не возвращался на студию, когда был запрещён «Иван Грозный» и всё время отнекивался нездоровьем, отказывался переделывать вторую серию, которую Сталин велел порезать, добавить туда Ливонский поход и выпустить вторую серию – синтез второй и третьей. Эйзенштейн не хотел калечить свой второй великий фильм после «Потёмкина» и умер, зная, что он третью уже недоснимет. Вот в ночь с 10 на 11 февраля 1948 года Сергей Михайлович сидел за столом письменным и работал, как всегда допоздна. На его столе остались три рукописи: одна – это письмо Льву Владимировичу Кулешову по поводу цвета в кино, вторая рукопись… мы не знаем, эта страница сохранилась и на этой странице вдруг пошёл карандаш вниз, вы увидите сейчас эту страницу на хронике. Эйзенштейн писал слова «мать Родина», и в этот момент у него вниз пошла рука. Он, видимо, принял нитроглицерин и красным карандашом сделал стрелку, написал «В этот момент случилась сердечная спазма. Вот её след в почерке». А писал он о том, какие гиганты ходили по земле Русской тогда в XVI веке, один из которых – святой Филипп, митрополит, который бросил слова обвинения в лицо грозному царю. Был за это удавлен в Тверском отрочьем монастыре. То есть совершенно понятно, что было подтекстом этого.

И третья – это рукопись книжки «Пушкин и Гоголь», над которой он работал в это время, ничего общего с кино не имеющая. Козинцев Григорий Михайлович вспоминал, что Эйзенштейн пошёл выключать радио и упал. Собственно это был смертельный уже приступ инфаркта. Тётя Паша, его домработница, которая жила в его квартире, у неё был ключ, которым надо было стучать по батарее, чтобы прибежали соседи, если Сергею Михайловичу будет плохо. Соседи услышали это. Причём и сбоку, и снизу. Сбоку жил Константин Юдин, замечательный режиссёр, а внизу жил критик Вайсфельд. И они оба прибежали. Эйзенштейн лежал на полу. Его перенесли на постель, но он уже был мёртв. И о чём это говорит, если действительно радио было включено? В 1948 году, 11-го утром, было напечатано постановление об опере «Великая дружба», где формально ругали Мурадели (Вано Мурадели – советский композитор. – Прим. IA_RFI) за оперу «Великая дружба», а фактически разбили Шостаковича и Прокофьева. И видимо, Сергей Михайлович слышал об этом по «голосам», потому что его радио было включено без двадцати два. Он упал без двадцати два ночи. В это время советские радиостанции не работали. Все станции работали до двенадцати ночи. Значит он по «голосам», либо по BBC, по «Голосу Америки» услышал об этом постановлении, которое вполне, может быть, его и убило. По странному совпадению, 10 февраля – это день смерти Пушкина. Пушкин умер 10 февраля 1837 года. А 11 февраля – это день рождения Мейерхольда. Обе эти даты были не безразличны для Эйзенштейна, и вот такое странное, почти мистическое совпадение, что в ночь со дня смерти Пушкина на день рождения Мейерхольда, его любимого учителя, архив которого он спасал с риском для жизни. Мало кто знал, то есть никто не знал кроме его близких, что он успел спрятать архив Мейерхольда, врага народа, и то, что мы сегодня имеем архив – это благодаря Эйзенштейну, который из учеников не побоялся взять его у себе домой. Потому что если бы нашли, его могли бы тут же, как пособника врага народа, посадить. Вот именно в эту ночь Эйзенштейн умер.

На Мосфильме в это время снимали его ученики. Михаил Абрамович Швейцер вместе с Рыбаковым и Бунеевым. Они снимали «Кортик». Швейцер говорил: « Мы объявили перерыв. Я подошёл к окну и увидел, что вот напротив дом на Потылихе (теперь снесённый, где жил Эйзенштейн), там окно светится как всегда. Я подумал, старик опять работает ночью». Его все называли старик с юности. И вдруг он увидел, как зажглось рядом ещё одно окно, потом другое, потом стали зажигаться окна во всём доме. И его охватил ужас, он понимал, что что-то случилось, а что – он не мог понять. И в это время позвонили на студию и сказали, что Эйзенштейн умер. И он говорит: «У меня было ощущение, что вся Москва вдруг проснулась оттого, что умер Сергей Михайлович». Конечно, Москва не проснулась, но об этом сообщили в «Правду», и на следующий день на первой странице было напечатано постановление об опере «Великая дружба», а на четвёртой странице – вот такой квадратик, в чёрной рамке было написано «Сегодня ночью скончался Эйзенштейн».

Вот почти такое символическое сочетание в одной газете, я думаю, не случайное. Когда Еера Моисеевна Аташева… естественно она была законной наследницей, потому что у них брак заключён. Они не растрогали брак, когда разъехались – она жила в квартире родителей, он жил на Потылихе. Естественно, позвонили немедленно ей, она приехала сразу к Сергею Михайловичу, вызвала хронику. Она работала на студии документальных фильмов тогда. Потому что во-первых, надо было снять Эйзенштейна ещё у себя дома, и во-вторых, надо было снять его квартиру, которая былоа абсолютно уникальна, она ни на что непохожа была в Москве, с Баухаузовской мебелью, с мексиканскими коврами, с невероятной библиотекой, где все книги прочитаны, с закладками, пометками и так далее. Что с ними будет, было непонятно. И она позвонила своим друзьям. Потому что если оформлять специально – это нужно было бы писать заявление, получать разрешение от министерства, а поскольку она всех операторов знала, в частности приехал тот самый Коля Большаков, который был ассистентом Тиссе, который снимал на квартире и который сказал, что у него есть один ролик цветной плёнки, которая осталась от съёмок «Ивана Грозного». Вы знаете, наверно, что одна часть «Ивана Грозного» была снята в цвете, эпизод… три ролика, вернее, два с половиной. Первый – в Александровой слободе на немецкой трофейной плёнке «Agfa», которая распределялась по специальному распоряжению министерства. Андрей Николаевич Москвин, – то ли сэкономил, то ли остался один ролик, – он его отдал Коле на случай, что вот может будет ещё продолжение третьей серии – вдруг пригодится. И он берёг все эти годы, с 1945 по 1948, этот ролик плёнки. И вот теперь он понял, что есть возможность его снять. Они сняли Сергея Михайловича ещё на смертном одре дома, потом Эйзенштейна увезли в больницу, они продолжали снимать квартиру. 13 февраля были похороны. Панихида была в Белом зале Дома кино на Васильевской улице. И вот не будь суеверным! Александров Григорий Васильевич, который был распорядителем похорон, ближайший соратник Эйзенштейна, написал в своих воспоминаниях, что когда он стал писать текст для объявления, чтобы потом повесить, то получилось так: «Завтра, 13 февраля, в пятницу (а Эйзенштейн никогда не снимал в пятницу, и тем более – 13го. Он считал, что это несчастливое сочетание) на Васильевской номер 13, в 13:00 дня состоится панихида по Эйзенштейну». И вот в этот момент у меня руки дрожали, потому что это невозможно было предусмотреть, вот так получилось. Сказали – в час дня похороны, а получилась оказалась – вся цепочка.

И вот 13 февраля была панихида (я буду называть по ходу просмотра, кто там есть), и Сергея Михайловича похоронили на Новодевичьем кладбище. Это, слава Богу, разрешили. Хотя когда Вера Моисеевна обратилась к Ворошилову, тогда председателю Верховного совета, с предложением, что в квартире Эйзенштейна надо сделать музей, она готова всё, что ей досталось по наследству, отдать государству для музея, то она получила ответ такой: «Эйзенштейн не тот, кому делают музеи». И вопрос был решён, ей пришлось потом… она всё отдала из своей квартиры – отцовские, материнские вещи, – всё раздала, выкинула. И всё, что могла уместила в эту квартиру на Гоголевском бульваре, которая гораздо меньше была, и кое-что отдала друзьям на сохранение, что надо сказать, случилось – почти все сохранили вещи Эйзенштейна, они потом вернулись в мемориальный кабинет Эйзенштейна. Но так или иначе она обратилась также к Юткевичу, а Юткевич в это время был тогда в немилости, его как космополита чистили. И они добились права снять двухчастный, на 20 минут, фильм памяти Эйзенштейна, куда как раз включили похороны, немножечко его квартиру, сделали такой обзор его творческого пути. И это было даже показано. Причём самое удивительное, что Большаков, министр кинематографии, который в общем-то к Эйзенштейну неплохо относился по-человечески, но выполнял волю партии и правительства, разрешил это, но при одном условии, что там не будет написано, кто делал эти фильмы. И в этом фильме есть операторы в титрах, и нет имён режиссёров. Нет Аташевой, и нет Юткевича. Юткевич писал дикторский текст.

По такому странному совпадению в 1956 году, когда мы были на первом курсе, то есть 60 лет назад, нас повезли в Красногорск, знакомить с архивом (мы были в Госфильмофонде и в Красногорске). И тамошние работники сочли необходимым показать начинающим киноведам именно этот фильм – «Памяти Эйзенштейна». И у меня оказалась запись этого – я написал Гене Шпаликову: «Мы вчера были в Красногорске, и нам показали фильм, похороны Эйзенштейна. Ты когда-нибудь видел его?». Гена ответил: «Нет». Я написал: «Я тоже нет». Вот странным образом они понимали тогда, что это за ценность и сохранили все не вошедшие кадры. То, что мы сегодня сможем с вами посмотреть. Ну вот извините меня, я так затянул вступление. Сейчас будет фильм, и я буду походу комментировать то, что необходимо».

(После просмотра кинохроники)

«На похороны приехал Андрей Николаевич Москвин. Почему-то здесь Москвина не сняли. Я не знаю почему. Но Москвин был на похоронах. Потом они все приехали на квартиру Эйзенштейна на Потылиху, и Пера Моисеевна всем друзьям давала какие-то подарки. Сказала – вы можете взять всё, что вам дорго. Она не знала, что будет с квартирой, не знала, сохранят ли ей вообще возможность сохранить вещи Эйзенштейна. Каждый взял, что они считал нужным. Там англиканец взял книжку «История архитектуры», которую он когда-то брал у Эйзенштейна. Козинцев попросил бюстик Мейерхольда. Надо сказать, что у Эйзенштейна была, может быть, единственная квартира в Советском Союзе тогда, где висел портрет Мейерхольда не снятый и такая карикатурная скульптурка, сделанная кукрыниксами, Мейерхольд и Прокофьев. Есть такие фарфоровый статуэтки. И Козинцев попросил эту статуэтку.  Андрей Николаевич Москвин сказал: «Пера дай мне шапку-ушанку, в которой Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного». Она сказала: «Андрей, ты смеёшься». Он говорит: «Нет». И он действительно, единственно, что он взял из этого дома – он взял ушанку и завещал похоронить себя с ней и действительно был похоронен с ушанкой Эйзенштейна. Ещё какие-нибудь вопросы? Спасибо, что вы пришли сегодня».

---

---